На страницах этой книги приводятся различные резкие заявления по поводу генерала де Голля, вызванные событиями момента, и я, конечно, сталкивался с непрерывными трудностями и имел с ним много резких споров. Однако решающим в наших отношениях был один момент. Я не мог считать, что он представляет полоненную и повергнутую Францию или Францию, которая имела право сама свободно решать свою судьбу. Я знал, что он не является другом Англии. Но я всегда признавал в нем дух и идею, которые на всем протяжении истории будут сопутствовать понятию «Франция». — [1]
— Жанна, неужели перед лицом этих очевидных фактов ты все еще питаешь какие-то надежды на возрождение Франции? — Надежды? О, больше, чем надежды! Франция обязательно обретет свободу и сохранит ее. В этом не может быть ни малейшего сомнения. — [2]
Некоторые верили в пророчество Мерлина, сделанное более восьмисот лет тому назад, гласившее, что Франция будет погублена женщиной, а спасена девушкой. И действительно, Франция в это время была погублена женщиной — порочной королевой Изабеллой Баварской; а теперь прелестная, чистая девушка, несомненно, была призвана небом, чтобы завершить пророчество. — [3]
О Франция! Зачем ты отвергаешь
Объятия друзей своих? Как нежно
Хотели мы груди твоей коснуться —
Ступить на землю мягкую твою!
А ты, в своей заносчивой гордыне,
Как жеребец, уздою не смиренный, —
Отпрянув, нас лягнула. — [4]
Я с удовольствием отмечаю, что почти целый век, а точнее с тысяча семьсот шестьдесят шестого по тысяча восемьсот сороковой год, Франция намного превосходила другие страны, включая и Англию, числом и результатами морских экспедиций, предпринятых в поисках новых земель. — [5]
Народ Франции обладает теми же свойствами, что народы Греции и Италии. Франция — афинянка по красоте и римлянка по величию. Кроме того, у нее доброе сердце. Она все готова отдать. Она чаще, чем другие народы, способна на преданность и самопожертвование. Правда, она изменчива и непостоянна — в этом и состоит основная опасность для тех, кто мчится бегом, когда она хочет идти, или идет, когда ей вздумалось остановиться. У Франции бывают приступы грубого материализма, ее высокий разум по временам засоряют идеи, которые недостойны французского величия и годятся разве для какого-нибудь штата Миссури или Южной Каролины. Что поделаешь? Великанше угодно притворяться карлицей; у огромной Франции бывают мелочные капризы. — [6]
Итак, вы заставили Францию восстать, вы, эмигранты и деспоты мира. Франция поднялась! Долго вы поучали и опекали этот бедный народ, размахивая над ним, подобно жестоким, самозваным педагогам, своими железными и стальными ферулами; долго вы кололи его, угощали щелчками и стращали, когда он беспомощно сидел, закутанный в саван своей конституции; вы обступили его со всех сторон, с вашими армиями и заговорами, вторжениями и шумными угрозами; и вот, смотрите, вы задели его за живое, он восстал, и кровь его кипит. — [12]
В начале XI века Франция была наиболее могущественным, самым густонаселенным, самым жизнедеятельным, самым богатым государством во всем христианском мире, и недаром нашествий ее так опасались, прибегали к ее третейскому суду, искали ее покровительства. — [13]
За четыре года войны Франция состарилась на целый век, и возможно, то был последний век великой цивилизации; вот почему ненасытная жажда жизни, отличавшая в те годы Париж, напоминала лихорадочное возбуждение чахоточного. — [14]
— Морис Дрюон. Сильные мира сего.
Франция, благодаря присущему ей здравому смыслу, жажде свободы, потребности в научном критическом подходе ко всему, уже более двухсот лет служит подлинным очагом свободомыслия во всём мире. — [15]
В ту пору Франция питала подлинную ненависть к чужеземцам, ненависть настолько сильную и всеобъемлющую, что она обратилась против короля и королевы: ведь главной виной королевы было то, что она чужеземка. — [16]
— Александр Дюма. Графиня де Шарни (часть 3).
В то время как телега везет Максимильена Робеспьера и его приверженцев по улице Сент-Оноре, по трагической дороге Людовика XVI, Дантона, Демулена и шести тысяч других жертв, вдоль нее теснятся ликующие, возбужденные толпы любопытных. Еще раз казнь становится народным праздником, флаги развеваются на крышах, крики радости несутся из окон, волна веселья заливает Париж. Когда падает в корзину голова Робеспьера, гигантская площадь сотрясается от дружного, восторженного ликования. Заговорщики изумлены: почему народ так страстно ликует по поводу казни человека, которому Париж, Франция еще вчера поклонялись, как богу? — [17]
Но с тех пор, как не без основания, а может быть и ошибочно, союзники уверились в победе (со своей стороны, я удивлен такому расчету, но сколько я уже видел бумажных, пирровых побед, о цене которых нам никто не говорит), а боши эту уверенность потеряли, стало заметно, что Германия старается ускорить мир, а Франция пытается продлить войну, — справедливая, и имеющая основания произнести слова справедливости Франция! Но ведь есть еще и «старая добрая Франция», и она должна найти слова сострадания, хотя бы ради своих детей, чтобы весенние цветы украшали не только могилы. — [18]
Даже сражаться разумно мы не умеем, битвы мы проигрываем потому, что у нас не хватает ума понять, когда мы разбиты. При Ватерлоо — знай мы, что нас разбили, — мы бы отступили, испробовали другой план и выиграли бы битву. Но нет! Мы были слишком упрямы и не хотели признать, что есть вещи, невозможные для француза. Мы были довольны, когда под нашими маршалами убивали по шесть коней и наши глупые старые служаки умирали сражаясь, вместо того чтобы сдаться, как подобает разумным существам. — [19]
Всем, всему свету известно, что после Людовика XIV во Франции не было короля. В Версале живет тучный господин, который носит корону; но те самые новости, что ты сегодня привез, доказывают, как мало он значит. Настоящие правители — дворяне и духовенство: они занимают ключевые позиции и держат в ярме французский народ. Вот почему я и говорю, что Франция — республика, республика, созданная по лучшему образцу — римскому. — [20]
В бурлящем людском потоке, затопившем улицы, крутились люди, которые стремились еще больше разжечь гнев толпы и направить его в определенное русло. Их внешний вид — от красных колпаков на головах до деревянных башмаков на ногах — ничем не отличался от внешнего вида патриотов — простолюдинов. Они гневно кричали, что Франция сменила одних тиранов на других, и последние еще более жадно сосут кровь несчастного народа. — [21]
Следует иметь в виду, что Франция долгие годы была разделена на два лагеря и находилась в состоянии гражданской войны, которую вели католики и протестанты. И те, и другие боролись за безраздельную власть, и религиозные противоречия служили только поводом для этой войны. Почти непрерывная религиозная война опустошала и разоряла королевство. — [22]
Доктрины властвуют или низвергаются не с помощью обоснования их правоты, и логика их зависит только от искусства, с каким их формулируют. Способный участник диспута доказывает правоту своего дела не с большей убедительностью, чем способный генерал — правоту своего. Однако вся Франция устремилась вслед за двумя-тремя звонкими словами, и потребуется время, прежде чем французы убедятся, что это всего только слова, хотя и очень звонкие; когда же это произойдет, логика, пожалуй, перестанет казаться им столь уж привлекательной. — [23]
Симона. И все-таки Франция — самая прекрасная страна?
Жорж. Да, здесь неплохо насчет белого хлеба, вина и рыбы. Ничего не скажешь и против кафе с оранжевыми тентами. Ну и рынки, где полно мяса, рыбы и фруктов, особенно по утрам… Или бистро, где можно выпить малиновую настойку, — это тоже неплохо. Ярмарки, спуск на воду кораблей под военную музыку — это тоже не вредно. И кто же может иметь что-нибудь против тополей, под которыми гоняют кегельные шары? — [24]
После Китая Франция — самая невежественная страна во всем цивилизованном мире, — думал я, — в то время как театр заполнялся публикой, а музыканты один за другим занимали свои места. — [25]
Франция! Глаза Аллейна заблестели, когда он увидел эти берега. Франция! Самое слово это звучало для английского юноши, как зов сигнальной трубы. Страна, где проливали кровь отцы, родина рыцарства и рыцарских подвигов, страна отважных кавалеров, любезных женщин, царственных зданий, страна мудрецов, щеголей и святых! Там она простиралась, такая безмолвная и серая, отчизна деяний благородных и деяний постыдных, театр, на сцене которого может прославиться новое имя или быть опозорено старое. — [26]
О, миссис Нокс, если бы ваш военный гений был равен вашему моральному гению, если бы не Франция, а Англия завоевала Европу, открывая новую эру после революции, — о, каким просвещенным был бы теперь мир! Мы, к сожалению, умеем только сражаться. Франция непобедима. Мы навязываем всему миру наши узкие идеи, наши предрассудки, наши устаревшие учреждения, наш нестерпимый педантизм, — навязываем, пользуясь грубой силой — этим тупым военным героизмом, который показывает, как недалеко мы ушли от дикаря… нет — от зверя! Мы умеем нападать, как быки! Умеем наскакивать на наших врагов, как бойцовые петухи! Когда нас губит предательство, мы умеем драться до последнего вздоха, как крысы! И у нас хватает глупости гордиться этим! — [27]
Во Франции к браку относятся серьезно; жених и невеста должны быть людьми одного крута, и у невесты должно быть приданое, соответствующее положению жениха. — [28]
До 1815 года Франция была доминирующей европейской державой, хотя ее постоянно сдерживали европейские соперники как на континенте, так и за океаном. Во времена правления Наполеона Франция вплотную приблизилась к установлению своей реальной гегемонии над Европой. Если бы ей это удалось, она также смогла бы получить статус господствующей мировой державы. Однако ее поражение в борьбе с европейской коалицией восстановило относительное равновесие сил на континенте. — [30]
— Збигнев Бжезинский. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы).
Вторая половина пятнадцатого столетия подготовила ряд событий, в итоге которых Франция достигла грозного могущества, с той поры не раз служившего предметом зависти для остальных европейских держав. До этой эпохи она была вынуждена отстаивать свое существование в борьбе с Англией, владевшей в то время лучшими ее провинциями, и только благодаря постоянным усилиям ее короля и беззаветной отваге народа ей удалось избежать окончательного подчинения иноземному игу. — [31]
...теперь Батюшков отступался от своих прежних сочувствий и идеалов. Та самая французская образованность, под влиянием которой он вырос и воспитался, представлялась ему теперь ненавистною: «Варвары, Вандалы! И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии! И мы до того были ослеплены, что подражали им, как обезьяны! Хорошо и они нам заплатили! Можно умереть с досады при одном рассказе о их неистовых поступках»
— Да, и Франция не утерпит, — соглашается с отцом Гриша, словно не замечая кашля Фёдора Фёдорыча. — Она, брат, ещё не забыла пять миллиардов! Она, брат… эти, брат, французы себе на уме! Того только и ждут, чтоб Бисмарку фернапиксу задать да в табакерку его чемерицы насыпать. А ежели француз поднимется, то немец не станет ждать — коммен зи гер, Иван Андреич, шпрехен зи дейч!.. Хо-хо-хо! За немцами Австрия, потом Венгрия, а там, гляди, и Испания насчёт Каролинских островов… Китай с Тонкином, афганцы… и пошло, и пошло, и пошло! Такое, брат, будет, что и не снилось тебе! Вот попомни моё слово! Только руками разведёшь…[2]
↑Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 4. (Рассказы. Юморески), 1885—1886. — стр. 159