У этого термина существуют и другие значения, см. Озон (значения).
Озо́н (от др.-греч.ὄζω — пахну) — аллотропная модификация кислорода, состоящая из трёхатомных молекул O3. При нормальных условиях — бесцветный ядовитыйгаз, голубой в крупных объёмах. Запах — очень сильный, резкий, отдалённо напоминающий галогены: хлор или фтор. При сжижении (ниже −111,9°) озон превращается в жидкость цвета индиго. В твёрдом виде представляет собой тёмно-синие, серые, почти чёрные кристаллы.
Впервые озон обнаружил в 1785 году голландский физик М. ван Марум по характерному запаху и сильным окислительным свойствам, которые приобретает воздух после пропускания через него электрическихискр, а также по способности действовать на ртуть при обыкновенной температуре, вследствие чего она теряет свой блеск и начинает прилипать к стеклу. Термин озон был предложен немецким химиком X. Ф. Шёнбейном в 1840 году за его пахучесть, вошёл в словари в конце XIX века. Тогда же Шёнбейн показал способность озона вытеснять йод из иодистого калия.
Конечно при <электролитическом> разложении воды образуется как озон, так и перекись водорода, но лишь в незначительных количествах. <...> Мы не знаем теплоты образования озона Оз из свободных атомов кислорода.[1]
...в мире сложилась прочная бюрократическая структура из сотен чиновников, получающих немалые деньги за обслуживание Монреальского и более позднего Лондонского протоколов. Существует дорогостоящая Глобальная система наблюдения за озоном. Ситуация такая же, как с Киотским протоколом о парниковых газах. В связи с этим уместно вспомнить, что в Британском парламенте лишь несколько лет назад была упразднена высокооплачиваемая должность чиновника, который должен был следить за тем, не высадились ли на британском берегу войска Наполеона.[7]
Но открытый Гегелем закон природы празднует свои величай-шие триумфы в области химии. Химию можно назвать наукой о качественных изменениях тел, происходящих под влиянием изменения количественного состава. Это знал уже сам Гегель. Возьмем кислород: если в молекулу здесь соединяются три атома, а не два, как обыкновенно, то мы имеем перед собой озон — тело, определенно отличающееся своим запахом и действием от обыкновенного кислорода. А что сказать о различных пропорциях, в которых кислород соединяется с азотом или серой и из которых каждая дает тело, качественно отличное от всех других тел! Как отличен веселящий газ (закись азота N2O3)! от азотного ангидрида (двупятиокиси азота N2O5)! Первый — это газ, второй, при обыкновенной температуре — твердое кристаллическое тело! А между тем все отличие между ними по составу заключается в том, что во втором теле в пять раз больше кислорода, чем в первом, и между обоими заключаются еще другие окиси азота (NO, N2О3, N2O7), которые все отличаются качественно от них обоих и друг от друга.[8]
Время сна не потому только опасно, что ночью обыкновенно замкнуты все отверстия комнат и прекращается обновление воздуха через двери, которые открываются днем, но и потому что наш организм обладает во время сна меньшей силой противодействия, чем днем. Петтенкофер, высказывая это мнение, доказывает его тем фактом, что многие люди, занимающие холодные квартиры, употребляют зимой жаровни, чтобы согреть несколько комнат, нисколько не страдая от этого, тогда как всем известно, что если поставить жаровню в спальню ночью, то легко умереть от происходящей при этом порчи воздуха. Заметно большая восприимчивость нашего организма во время сна происходит, может быть, частью оттого, что в ночное время почти совершенно исчезает из воздуха озон, и мы лишаемся его освежающего, оживляющего действия, причем окисление всевозможных газов, комнатного воздуха идет ночью медленнее, чем днем.[9]
Линии могут лежать в ультрафиолетовой области, не доходящей до Земли. Ультрафиолетовый спектр Солнца закрыт от земного наблюдателя главным образом озоном, находящимся в земной атмосфере и сосредоточенным преимущественно в стратосфере на высотах 20-30 км. При подъемах стратостатов на такие высоты значительная толща озона окажется оставленной внизу, и можно сделать фотографические снимки частей солнечного спектра, остававшихся до сих пор недоступными. <...> Вспомним, что солнечный спектр для поверхности земли практически кончается около 290 mμ, более короткие волны задерживаются слоем озона в атмосфере.[10]
— Сергей Вавилов, «Глаз и солнце. О свете, солнце и зрении», 1941
Озон был открыт базельским химиком Шенбейном в 1840 г. Пять лет спустя Шенбейн доказал, что озон постоянно имеется в атмосфере, хотя и в очень малых количествах. Как известно, молекула этого газа состоит из трех атомов кислорода. Обычный двухатомный кислород воздуха может частично превращаться в озон под действием некоторых химических веществ, электрических разрядов или ультрафиолетовых лучей. Если бы весь озон атмосферы собрать в один слой, сжав его до давления в 1 атмосферу, то этот слой имел бы толщину не более 3 мм и составил бы лишь 0,00004% объема всего воздуха. Тем не менее значение этого газа в жизни нашей планеты очень велико. Помимо той роли, которую играет озон в ряде атмосферных процессов, о чем речь будет ниже, он имеет еще крупное биологическое значение. В нижних слоях атмосферы озон способствует уничтожению микроорганизмов, и поэтому озонированный воздух более свободен от болезнетворных начал. Но несравненно важнее для нас то обстоятельство, что озон является светофильтром, задерживающим ультрафиолетовые лучи. Коротковолновые ультрафиолетовые лучи имеют очень важное значение для всего живого. В то же время избыток ультрафиолетовых лучей вреден, в частности для зрения человека. Поэтому присутствие озона в воздухе очень важно, ибо он регулирует приток ультрафиолетовой радиации (излучения). Так как концентрация озона в воздухе вблизи поверхности земли еще меньше, чем было указано выше для всей атмосферы в целом, то после многочисленных измерений Фабри и Бюиссона пришлось предположить, что этот газ находится, главным образом, в верхних слоях атмосферы. Их измерения показали, что середина слоя озона находится на высоте 20-25 км (см. ниже). В СССР спектроскопические наблюдения над озоном велись с 1933 г. проф. С. Ф. Родионовым и его сотрудниками. Они применили счетчик света, позволивший регистрировать самые слабые интенсивности ультрафиолетовых лучей с большой точностью. В 1934-1936 гг. эти измерения велись на Эльбрусе на высотах 2200 и 4250 м, для того чтобы избежать поглощения ультрафиолетовых лучей в запыленных нижних слоях атмосферы. С. Ф. Родионов определил количество озона в 2,2-2,5 мм толщины условно-сжатого озона...[11]
В жидком неоне замораживают свободные радикалы, консервируют животные ткани и имитируют условия космического пространства в термобарокамерах. В неоновых криостатах безопасно проводить такие деликатные, не терпящие тепла реакции, как прямой синтез H2O2 из жидкого озона и атомарного водорода или получение окислов фтора (O2F2, O3F2 и O4F2).[12]
В поисках более удобного способа обеззараживания питьевой воды инженеры уже давно обратили внимание на газ озон ― аллотропную форму кислорода (О3). Озон, как и хлор, сильный окислитель, особенно в растворе: разлагаясь, он выделяет атомарный кислород. Это свойство озона и было предложено использовать для обеззараживания воды. У него нашлось немало преимуществ по сравнению с хлором. Он не только уничтожает бактерии и микроорганизмы, но и лишает воду неприятного вкуса и запаха: фенолы, сероводород, сернистые соединения, углеводы и другие вещества с сильным запахом, окисляясь, превращаются в продукты, не имеющие ни запаха, ни вкуса. Озон расщепляет также гуминовые вещества, придающие воде неприятный желтый цвет. Продукты, образующиеся при их окислении, почти бесцветны. С точки зрения водоочистки важно и го, что озон может расщеплять бензольное ядро, на что не способен хлор. При обеззараживании воды озоном в нее не вводятся никакие посторонние вещества. Оставшийся в воде озон, разлагаясь, обогащает воду кислородом, приближая ее по своему составу к воде чистых природных источников. К тому же освежающее действие озона хорошо знакомо и привычно человеку: всем известен целебный воздух соснового бора или приятная послегрозовая свежесть, а ведь и то и другое ― результат повышенного содержания озона в воздухе.[5]
Впервые озон начали применять для водоочистки в самом конце прошлого столетия. В России вопрос о применении озона в водоочистке был поднят в 1901 году. VIII Всероссийская конференция водоснабженцев в 1907 году в своем постановлении подчеркнула, что «озонацию воды следует отнести в санитарном отношении к лучшим и заслуживающим внимания способам химического обезвреживания питьевой воды». Решение этой конференции послужило толчком для строительства в Петербурге первой озонирующей установки. Станция озонирования была пущена в ход 1 января 1911 года. В то время она была самой большой и самой эффективной в мире. После первой мировой войны в строительстве озонирующих установок наступает застой. С одной стороны, дорого стоила электроэнергия, необходимая для производства озона; с другой стороны, значительно понизились цены на хлор как побочный продукт химической промышленности.[5]
Трудно выразиться по этому поводу с большей осторожностью, чем это делает Видеман. Он называет это состояние «известным», «аллотропным», «активным», в случае кислорода иногда даже «озонированным». В случае же водорода он выражается еще более таинственным образом. Местами проглядывает воззрение, что озон и перекись водорода суть формы, в которых осуществляется это «активное» состояние. При этом озон настолько преследует нашего автора, что он объясняет даже крайние электроотрицательные свойства некоторых перекисей тем, что они может быть „содержат часть кислорода в озонированном состоянии“! (т. I, стр. 57). Конечно при разложении воды образуется как озон, так и перекись водорода, но лишь в незначительных количествах. Нет никаких оснований допускать, что местная теплота образуется в рассматриваемом случае сперва через возникновение, а затем через разложение более или менее значительных количеств обоих вышеуказанных соединений. Мы не знаем теплоты образования озона Оз из свободных атомов кислорода. Теплота образования перекиси водорода из Н2О (жидкость) + О по Бертло = 21 480; следовательно образование этого соединения в более или менее значительных количествах предполагало бы большой приток энергии (примерно тридцать процентов энергии, необходимой для отделения H2 и О), который бросался бы в глаза и который можно было бы обнаружить. Наконец озон и перекись водорода объясняют явления, относящиеся к кислороду (если мы отвлечемся от обращений тока, при которых оба газа встретились бы на одном и том же электроде), не объясняя случая с водородом; между тем и последний выделяется в „активном“ состоянии...[1]
Я бы сказал, что жуть этих задач, жуть ответственности, не могла не кружить головы; и антропософы с закружившейся головой убоялись своей деятельности как антропософов, вынужденных действовать в России; убоялись сказать «нет» антропософской ракушке, оказавшейся в поле их зрения после вынутия ее из разваленных жизнью буржуазных форм; этой ракушкой-склерозом, не видным на Западе, но видимым в России, оказалось само «антропософское общество» в его и государственной, и эсотерической структуре; в расплетении «эсотерики» и «общественной формы» первая превращалась в сознании в социальный ритм, а вторая в своем разложении выделяла здоровый озон жизни из прочих гниений всяческой государственности; и этот озон ― стремление коллектива понять себя в текучей ассоциации, в вольной ассоциации, символ которой община, а не общество.[13]
— Андрей Белый, «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития», 1928
Вопреки Поливанову, вопреки ряду талантливых и живых педагогов, вопреки группе учеников, одушевленных высшими интересами, эта пыль «конца века» носилась в воздухе; в девяностых годах она была и злой, и бронхитной; окончательно разлагалась система Толстого, воняя миазмами; никакая частная гимназия, охваченная тисками предплевевского режима, не могла стать фабрикою озона в то время. <...> В Михаиле Сергеевиче была огромная вогнутость тишины, насыщенной озоном; на содержание жестов сознания не обращал он внимания: «Метерлинк, Ибсен, Достоевский, или Шопенгауэр, Гартман, Оствальд, ― не это важно», ― как бы говорило его нежно испытующее, но строгое молчание, ― «важно, с чем входите в эти ландшафты».[2]
В присутствии новичков очертевшие места открывают перед ним свою подлинную сущность, играют новыми красками. Мир любопытнейших вещей неожиданно раскрывается перед изумленными глазами, и пыльнаяМахачкала предстает как город, омытый озоном, дождями, забрызганный по самые крыши прибоем, как город великих возможностей и свершившихся достижений.[14]
Протоатмосфера улетучилась, уступив место газам, которые выделялись из земных недр. А газы эти не оставались одними и теми же, они изменялись. И, что весьма важно, уже очень давно Солнце смогло какую-то часть кислорода превратить в озон. Озоновый слой служит броней, которая предохраняет от слишком энергичных солнечных лучей. Без него не появилось бы ни одной живой клетки, не появились бы растения. Не появись бы растения, не увеличился бы приток кислорода и не очистилась бы первозданная атмосфера от углекислого газа ― его в изобилии давали вулканы.[15]
На лекцию по электричеству в Бостоне попал средних лет джентльмен, высокий, импозантный, прекрасно сложенный, окруженный друзьями и почитателями. Завороженный, смотрел он на синие электрические искры, со смешанным чувством прикасался к оголенным кондукторам большой лейденской банки, жадно вдыхая пахнущий озоном воздух. Этим человеком был Бенджамен Франклин. Трудно себе представить более выдающуюся и популярную личность своего времени.[16]
Максимальный за время наблюдений выброс HCl (17,5 Гг) пришелся на 1989 г. Выбрасываемый практически непосредственно в стратосферу хлористый водород в зимнее время должен накапливаться внутри полярного вихря и он может быть предшественником атомарного хлора, образующегося в гомогенных газофазных и гетерогенных процессах. Таким образом, аномально низкое содержание озона в зимне-весенний период над Антарктидой может быть связано с естественными причинами — формированием изолирующего полярного вихря, гетерогенным разрушением озона на поверхности частиц льда полярных стратосферных облаков и поступлением в антарктическую стратосферу вулканических газов с высоким содержанием предшественников озоноразрушающих соединений.[17]
— Валерий Исидоров, «Озоновый кризис» и возможные экологические последствия его разрешения, 2000
Примерно такая же ситуация сложилась и с мифом о том, что печально знаменитая «озоновая дыра» образуется от того, что мы пользуемся фрионовыми холодильниками. Речь идет о тонком озоновом слое, который находится в верхних слоях атмосферы на высоте 20-45 километров от поверхности Земли. Этот слой защищает земную поверхность от ультрафиолетовых лучей, которые вызывают у людей рак кожи. Содержание озона (О3) в этом слое сравнительно невелико ― не более 10 кубических сантиметров на кубометр воздуха. В 1973 году американские ученые из Калифорнийского университета Марио Молина и Шерри Роуленд установили, что широко известные в повседневном быту инертные газы фреоны (хлорфторуглероды), которые обычно используются в системах охлаждения в холодильниках и в пульверизаторах, попадая в верхние слои атмосферы, могут вступать в реакцию с озоном и разрушать тонкий озоновый слой. В 1977 году была проведена первая Международная конференция по проблеме истощения озонового слоя. В 81-м НАСА объявило о сокращении озонового слоя на 1%, а в 84-м была обнаружена «озоновая дыра» над Антарктидой ― область с малым содержанием озона. Началась паника. 1 января 1989 года был принят Монреальский протокол, требовавший прекратить производство фреона к 2005-2010 годам. Первооткрыватели губительного действия фреонов на озоновый слой на фоне возникшей шумихи о гибели человечества получили в 1996 году Нобелевскую премию по химии. Наступил конец фреоновой промышленности, в том числе и в нашей стране, производившей около 60% мирового фреона. <...> Выяснилось, однако, что промышленный фреон оказался ни при чем… В разрушении озонового слоя оказались виновными другие соединения хлора, существующие в природе. Так, при извержении среднего вулкана в атмосферу выбрасывается огромное количество хлористого углерода, гораздо больше, чем во всех холодильниках и пульверизаторах, вместе взятых.[7]
Они спустились под горку и луговиною направились к речке.
― О чем вы думаете? ― спросила студента Надежда Алексеевна. Балдин помолчал и ответил:
― Я думаю ― какими средствами природа сгущает кислород в озон.
Надежда Алексеевна расхохоталась.
― И охота вам думать о таких глупостях! Человек вы молодой, а стараетесь подражать Степану Иванычу. Право, это совсем не умно! Вы молоды, идете гулять с хорошенькой женщиной, ― ведь я очень хорошенькая, ― и думаете Бог знает о каких глупостях. Нет, вас серьезно надо взять в руки, иначе вы совсем испортитесь.
Балдин покраснел.[18]
Горянский вздохнул полной грудью и почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как крепче напряглись мускулы, как острее заработал мозг; и понял причину оживления петуха… Это был озон!.. Через минуту Горянский отвинчивал свой шлем и то же делали остальные. Минут пять все трое не говорили друг другу ни слова, ― только жадно с широко раскрытыми ртами, как лакомство, пожирали воздух…
― «Это так вкусно, что я съем весь воздух, а заодно и луну!.. Это вкуснее пирожного!» ― сказал, наконец, Мукс.
― «Да, ― согласилась Елена, ― ни на одном из курортов я не дышала таким изумительным воздухом!»
― «Ты не могла его встретить на земных курортах, ― сказал Горянский, ― потому что это ― озон, чистейший озон с кислородом.
― Сюда действительно бы следовало отправлять больных для лечения…
― Вот теперь мы и устроим лунные курорты, ― улыбнулся он Елене, ― а Мукс станет посыльным и будет ездить на землю по поручению больных». ― «Нет, ― с важностью ответил Мукс, ― не хочу на землю, мне здесь нравится… Я уже не боюсь теперь… И потом здесь так вкусно…»
― Да, атмосфера здесь прекрасная!.. Но не могу понять, как попал сюда озон и почему держится здесь этот воздух, не улетучиваясь на поверхность?![19]
Где-то в углу позади черных трансформаторных цилиндров мерно и оглушительно пощелкивала энергия; эхо обманывало, и казалось, что прямо над самой головой лопаются баллоны с озоном. Гулкое это помещение не имело ни одного окна; слепительный лампион покачивался посреди прохладного пространства, точно отдуваемый ветром от движущегося Скутаревского, и всюду ― в темной глубине масляного бассейна, в отполированной меди разрядников, глазурованном кафеле стен ― единовременно раскачивалось отражение звезды. <...> Обнаженная, сконцентрированная до физической плотности, мчалась к своему равновесию энергия, и треск ее походил, как если бы тысячи остервенелых людей рвали на клочья летящую, распластанную в урагане ткань. Злое, обжигающее глаз божество это остро пахло озоном. Лампион на мгновенье затмился. Иван Петрович разомкнул цепь и отошел от пульта.[20]
Генераторы басовито урчали посаженной на цепь энергией. И вдруг взвизгнули, словно электропила, вгрызающаяся в твёрдый как сталь ствол белого дуба, и с диким, агонизирующим воплем окружили «Непобедимый» стеной защитного поля.
По рубке разлилось голубоватое сияние, в воздухе остро запахло озоном.
А снаружи корпус корабля объяло ослепительное бело-голубое зарево. За стеклом иллюминатора бушевали молнии, огненными ручьями стекали вдоль обшивки.
Внезапно, вырвавшись из тесного города, прокатился над головой гром. Ливень зашумел в деревьях. Я спрятался в пустой оранжерее. На полке стоял единственный вазон цветущей пеларгонии, покрытой болезненным румянцем. Я потрогал этот забытый или нарочно оставленный здесь цветок. Он тянулся всеми листочками и венчиками к озону, к благодатным струям дождя, что лились на другие цветы-счастливцы, выставленные наружу. Я вынес цветок под дождь.[3]
Рубашка у меня такая теплая, модерная, а материал ― орлон, синтетика, так сказать. Вот он и электризуется, пока я рубашку весь день ношу. А снимаешь ― разряжаешься. Отсюда и этот грозовой запах, и потрескивание, и даже искра. Я каждый раз, снимая ее на ночь, это потрескивание слышу, а вот запах впервые ощутил. Мне отец, у него такая же рубашка, и он очень любит явления природы, говорил, что вот трещит, и искры, и запах озона. Что трещит, я знал, а про искры и озон не поверил, подумал, что это он из любви к курсу неживой природы преувеличивает, вспоминает Рихмана, убитого молнией. А оказалось ― правда. Вот как обостряются все чувства и их органы в творческом акте![21]
― Особенно прошу обратить внимание на геофизическое оружие. Земля запеленута в слой озона. Стоит ему разорваться, и мощный ультрафиолет Солнца сожжет все живое. И вот появляется пагубное изобретение возомнившей о себе человеческой мысли ― дисан! Крошечная ракета, начиненная дисаном, который поглощает озон, как губка воду, и небо расколото над такой страной, как Англия! Дешевое, неуловимое, портативное оружие, доступное даже для Гаити. Именно поэтому оно не применяется.[22]
Зеленая слизь заклеивала рот, стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, Рэдрик вырвал из носа тампоны и обнаружил вдруг, что смрад исчез, что воздух наполнен свежим, пронзительным запахом озона, а пар вокруг становился все гуще, или, может быть, это потемнело в глазах, и уже не видно было холмов ни справа, ни слева ― ничего не было видно, кроме облепленной зеленой грязью головы Артура и желтого клубящегося пара вокруг. Пройду, пройду, думал Рэдрик. Не в первый раз, всю жизнь так: сам в дерьме, а над головой молнии, иначе никогда и не было…
Бог знает почему образовалось у него смешливое, легкое настроение ― от мужичонки, наверное, от своей забавной неудачи, от темной тучи, которая с урчанием понемножечку застила солнце. Ливанет через часика два крупный кромешный дождина, заполыхают молнии, одуряюще запахнет щекочущим ноздри озоном. «Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи!» ― пели они ребятишками и плясали босые в теплых ласковых лужах.[23]
Это чтение очень успокаивало и отвлекало, когда от громовых раскатов вздрагивали стены фургончика. Сегодня уже с утра в воздухе парило, было особенно тихо, как перед грозой, потом начали стягиваться тучи, а после обеда чуткий нос Казимиры уловил легкий запах озона. По ее расчетам, часов в пять-шесть вечера должна была разразиться ужасная гроза. Но до ее начала оставалось еще время ― а у Казимиры как раз сломался фонарик. Перспектива остаться в грозу под одеялом в темноте совсем не радовала. И она решила, что сбегать в лавочку на углу двух ближайших улиц ― дело получаса, до грозы как раз можно успеть. Конечно, был риск попасть в грозу, и можно было бы кого-нибудь попросить купить фонарик.[6]
Каждый раз — обычно это случалось дважды или трижды за год, весной и ранним летом, — когда небосвод над Гнаденталем наливался лиловой тяжестью, а воздух столь густо пропитывался электричеством, что даже смыкание ресниц, казалось, вызывает голубые искры, Бах ощущал в теле странное нарастающее бурление. Была ли это кровь, благодаря особому химическому составу остро реагирующая на волнения магнитных полей, или легчайшие мышечные судороги, возникающие вследствие опьянения озоном, Бах не знал. Но тело его вдруг становилось чужим: скелет и мускулы словно не помещались под кожей и распирали ее, грозя прорвать, сердце пульсировало в глотке и в кончиках пальцев, в мозгу что-то гудело и звало.[24]
Голубой цвет земной атмосферы обусловлен кислородом и защитным слоем озона
Глотай волну озона
И думай с ветром в лад...
В кафе у стойки жадно смотришь в стёкла,
Прильнув к прохладному пивномуянтарю.
За стойкой нос, как пламенная свёкла...
Благодарю![25]
Гроза под осень. Редкий случай. Тут ждешь морозца, ждешь ледка, И вдруг несется вихрь могучий. Она идет издалека.
Она пришла! Чего же лучше,
И надвое разъялась тьма.
Каких-то букв летели тучи
С библиотечного холма. В какой-то пруд с водой закисшей Пришелся молнии удар. Какой-то сыч под ветхой крышей, Очнувшись, выкрикнул: «Пожар!»
И, опьяненные озоном,
Скакали дети там и тут
По пламенеющим газонам,
Как будто вновь они цветут.[27]
Мы дышим тяжело, Мы экономим фразы, Спустившись вниз, в тепло Сгустившегося газа.
Но здешний кислород,
Расхваленный рекламой,
Почти не лезет в рот,
Хотя он тот же самый... Мы ищем на земле Соснового озона, Расцвеченных полей И летнего сезона.
Целебный кислород
Собрав с лесной опушки,
Сосем, прижавши рот
К резиновой подушке.[4]
И сам не свой, я вслушиваюсь в гул Колоколов под куполом бездонным И вход ищу… Но предо мной ― прогал ― Нора метро с нутром твёрдобетонным. Смущён, шепчу под нос про чудеса И вдаль гляжу. Над площадью безгромный Июльский дождь на час ― на полчаса ― Весь небосвод несущийся, огромный.
И гаснет даль. Так привыкаю жить:
Вдыхать озон, любить траву, газоны,
Сучить и длить гнилую эту нить
И заново подыскивать резоны.[28]
Я тоже голосую за закон,
свободный от воров и беззаконий,
и пью спокойно свой одеколон
за то, что не участвовал в разгоне
толпы людей, глотающей озон,
сверкающий в гудящем микрофоне.[29]
Но словно по его заказу
Блеснул изломанный разряд,
Ударил гром. И сразу, сразу
На город рухнул дождепад. Со всех сторон хлестало, пёрло, Блистало, грохало. И он Вдохнул в истерзанное горло Благоухающий озон.
От этих запаха и влаги
Легчало у него в груди,
Когда ложилось на бумаге
Про эти летние дожди.[30]
— Давид Самойлов, «Он, невнимательный к природе...», март 1989
.jpg)
.svg){kind=logo}
