Фразеологи́зм (фразеологическая единица, идиома) — свойственное каждому конкретному языку устойчивое словосочетание, смысл которого не исчерпывается и не определяется значением отдельно взятых слов.
Фразеологизм чаще всего употребляется как некое целое, не подлежащее дальнейшему разложению и обычно не допускающее внутри себя перестановки составных частей. Семантическая слитность фразеологизмов может варьировать в достаточно широких пределах: от невыводимости значения фразеологизма из составляющих его слов во фразеологических сращениях (идиомах) до фразеологических сочетаний со смыслом, вытекающим из значений, составляющих сочетания. Превращение обычного словосочетания в устойчивую фразеологическую единицу называется лексикализацией.
Разные исследователи языка по-разному интерпретируют понятие фразеологизма и его свойств, однако наиболее последовательно выделяемыми различными учёными свойствами фразеологизма являются:
...обиход обогатился вдруг целым роем новых слов, метко, ударно запечатлевавших новые социально-политические понятия и формулы. В этом ― и только в этом ― основное фразеологическое значение октябрьского переворота. Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции. Сдвиг фразеологический ― соответствовал сдвигу политическому.[1]
...замечательными «чудаками» являются переводчики, не знающие фразеологизмов того языка, с которого они переводят. Многие из них усвоили иностранный язык только по словарю, вследствие чего им неизвестны самые распространенные идиомы.[2]
Многие значения слов замкнуты в строго определённые фразеологические контексты и используются для обмена мыслями в соответствии с исторически установившимися фразеологическими условиями их употребления.[3]
— Виктор Виноградов, «Основные типы лексических значений слова», 1969
Многие слова в современной языковой системе вообще не имеют прямых номинативных значений. Они существуют лишь в составе немногочисленных фразеологических сочетаний.[3]
— Виктор Виноградов, «Основные типы лексических значений слова», 1969
...поставленные рядом слова образуют в художественном тексте, в пределах данного сегмента, семантически нерасторжимое целое ― «фразеологизм». В этом смысле любой значимый сегмент (включая универсальный сегмент ― весь текст произведения) соотносится не только с цепочкой значений, но и с одним неразделимым значением, то есть является словом.[4]
— Юрий Лотман, «Структура художественного текста», 1970
Необычный тип связи придает составным частям фразеологизма не свойственные им (утраченные уже в языке) синтаксическую самостоятельность и вещественное значение.[4]
— Юрий Лотман, «Структура художественного текста», 1970
У женщин вообще какое-то извращенное самоограничение ― муж будет отсутствовать целый месяц, а ты занимаешься с ней фразеологизмами в течение одной минуты…[5]
Взятый в кавычки фразеологизм означает, что система аксиом определяет целый класс изоморфных между собой пространств, а наше «реальное» Евклидово Пространство ― одно из них.[7]
— Владимир Успенский, «Семь размышлений на темы философии математики», 2002
Наиболее иллюстративным в плане прагматики является такой способ создания метафоры, как разложение фразеологизма, что предполагает оперирование метафорическим выражением без учёта его фигурального характера, т. е. так, как если бы метафора имела прямое значение.[8]
— Мария Мусийчук, «О сходстве приемов остроумия и механизмов построения парадоксальных задач», 2003
Язык ― это путь, по которому мы проникаем как в современную ментальность, так и в древние воззрения на мир, общество и самих себя, которые сохранились в пословицах, устойчивых оборотах (фразеологизмах), символах культуры. Тайна языка ― главнейшая из тайн человечества, если ее раскрыть, то раскроются многие сокрытые или утраченные знания.[9]
Из каждого слова, которое мы употребляем, глядят на нас не сорок веков, а по меньшей мере сорок тысячелетий. Культурные установки и стереотипы нации, ее эталоны и архетипы зафиксированы во фразеологизмах.[9]
В сочетании с «дымом» «овчина» может быть слабым намеком на звучание фразеологизма «дым отечества». Эта ассоциация подкрепляла бы тему сладости родного языка: «И дым отечества нам сладок и приятен».[10]
Не забудем, что сейчас у переводчиков, английских и русских, есть могучее подспорье ― двухтомный «Англо-русский фразеологический словарь» Александра Кунина, где собраны бесчисленные фразеологические единицы, устойчивые словосочетания современной английской речи, часто очень картинные, неожиданно яркие. Например «мёртвый кролик» означает у американцев гангстера, головореза, а «ступай и снеси яйцо» означает у них «проваливай», а «идолы пещерные» означают у англичан ― предрассудки, а «украсть живот, чтобы прикрыть себе спину» ― взять в долг у одного, чтобы заплатить другому. Все эти причуды живой человеческой речи, часто остроумные, отклоняющиеся от общепринятых языковых норм, чрезвычайно облегчают переводчику труд отыскания красочных эквивалентов русского просторечия.[2]
Недавно в одном лондонском журнале был высмеян некий невероятный невежда, который, прочтя французское восклицание «a bas la tyrannie!» («долой тиранию!»), понял его так: «чулок ― это тиранство». М.И. Пыляев в своей известной книге о замечательных чудаках рассказывает, что один из этих чудаков, желая сказать: «Ваша лошадь в мыле», говорил: «Votre cheval est dans le savon!» Такими замечательными «чудаками» являются переводчики, не знающие фразеологизмов того языка, с которого они переводят. Многие из них усвоили иностранный язык только по словарю, вследствие чего им неизвестны самые распространенные идиомы. Они не догадываются, что «god bless my soul» ― не всегда означает: «боже, благослови мою душу!» , а часто совсем наоборот: «чёрт побери!» и что «сослать в Ковентри» на самом-то деле имеет значение подвергнуть остракизму, бойкотировать.[2]
Несомненно, что выражения типа: вопрос не в этом; вопрос в том, что; весь вопрос ― в быстроте исполнения ― представляют собой устойчиво-фразеологические обороты. Здесь толковыми словарями обычно выделяется фразеологически связанное значение «суть, сущность, главное» и т. п. В предикативном значении (а отсюда ― и в индикативном, конкретно-указательном употреблении) слово вопрос в единственном числе в сочетании с формой родительного падежа отвлеченного существительного обозначает: «дело, обстоятельство, касающееся чего-либо, зависящее от чего-нибудь» (вопрос чести, вопрос времени, вопрос жизни и смерти, вопрос денег, вопрос терпения и т. п.)[3]
— Виктор Виноградов, «Основные типы лексических значений слова», 1969
Здесь кроются основания и условия исторически сложившихся ограничений в правилах связывания значений слов и в семантических сферах их употребления. Вот почему далеко не всезначения слов в живой функционирующей лексической системе непосредственно направлены на окружающую действительность и непосредственно ее окружают. И в этой сфере язык представляет собой продукт разных эпох. Многие значения слов замкнуты в строго определенные фразеологические контексты и используются для обмена мыслями в соответствии с исторически установившимися фразеологическими условиями их употребления. Многие слова в современной языковой системе вообще не имеют прямых номинативных значений. Они существуют лишь в составе немногочисленных фразеологических сочетаний. Их значение выделяется из этих сочетаний чаще всего путем подстановок синонимов.[3]
— Виктор Виноградов, «Основные типы лексических значений слова», 1969
Вводя понятие начала и конца текста как обязательно наличествующих структурных элементов, мы даем возможность рассмотреть весь текст в виде одной фразы. Но и составляющие его сегменты, имея свои начала и концы и строясь по определенной синтагматической схеме, являются фразовыми. Таким образом, любой значимый сегмент художественного текста может быть истолкован и как фраза, и как последовательность фраз. И более: в силу того, что Ю. Н. Тынянов называл «теснотой» словесного ряда в стихе, а Р. О. Якобсон ― проекцией оси селекции на ось соединения, поставленные рядом слова образуют в художественном тексте, в пределах данного сегмента, семантически нерасторжимое целое ― «фразеологизм». В этом смысле любой значимый сегмент (включая универсальный сегмент ― весь текст произведения) соотносится не только с цепочкой значений, но и с одним неразделимым значением, то есть является словом. Эта возможность рассматривать текст и любую его значимую часть как особое окказиональное слово была подмечена Б. Л. Пастернаком (а до него ― А. А. Потебней): Что ему почёт и слава, Место в мире и молва В миг, когда дыханьем сплава В слово сплочены слова?..[4]
— Юрий Лотман, «Структура художественного текста» (1970)
Кто из вас из сел, из кожи вон, из штолен не шагнет вперед?! (В. В Маяковский) Скорей со сна, чем с крыш; скорей Забывчивый, чем робкий, Топтался дождик у дверей, И пахло винной пробкой. (Б. Л. Пастернак) Фразеологизмы ставятся в положение, синтаксически эквивалентное аналогично построенным свободным словосочетаниям. Необычный тип связи придает составным частям фразеологизма не свойственные им (утраченные уже в языке) синтаксическую самостоятельность и вещественное значение. Но в этом вещественном значении соединение слов в естественном языке невозможно. Рассмотренный случай фактически находится уже на грани преодоления синтагматических запретов.[4]
— Юрий Лотман, «Структура художественного текста», 1970
Здесь обозначены основные пласты художественной речи. Это, во-первых, лексико-фразеологические средства, т. е. подбор слов и словосочетаний, имеющих разное происхождение и эмоциональное «звучание»: как общеупотребительных, так и необщеупотребительных, включая новообразования; как исконно отечественных, так и иноязычных; как отвечающих норме литературного языка, так и отклоняющихся от нее, порой весьма радикально, каковы вульгаризмы и «нецензурная» лексика. К лексико-фразеологическим единицам примыкают морфологические (собственно грамматические) явления языка. Таковы, к примеру, уменьшительные суффиксы, укорененные в русском фольклоре.[11]
Вообразим, отвлекаясь от реальности, что мы живём в совершенно конкретном трёхмерном Евклидовом Пространстве (мы опять употребляем прописные буквы, чтобы подчеркнуть уникальность этого пространства). Конечно, его нельзя определить никаким числом аксиом, а только ― «указав пальцем». С другой стороны, существуют многочисленные системы аксиом (наиболее известная из них принадлежит Гильберту), определяющих это пространство «с точностью до изоморфизма». Взятый в кавычки фразеологизм означает, что система аксиом определяет целый класс изоморфных между собой пространств, а наше «реальное» Евклидово Пространство ― одно из них.[7]
— Владимир Успенский, «Семь размышлений на темы философии математики» (2002)
Метафоры как приём остроумия, приводящий в действие механизм изменения смысла в процессе восприятия, также необычайно эффективны. Наиболее иллюстративным в плане прагматики является такой способ создания метафоры, как разложение фразеологизма, что предполагает оперирование метафорическим выражением без учёта его фигурального характера, т. е. так, как если бы метафора имела прямое значение. Например, сейчас ты бессмертен, ибо ещё не умер («Предание мастера» Э. Цветков). Или такой перечень действующих лиц в одном из произведений Д. Минаева (1865): Суфлёркин, Репертуаров, Каламбурцев. Данный „говорящий“ перечень получен посредством приёма остроумия «буквализация метафоры», или «реализованная метафора».[8]
— Мария Мусийчук, «О сходстве приемов остроумия и механизмов построения парадоксальных задач», 2003
Я не удивлюсь, если когда-нибудь многие филологические разработки будут засекречены. Язык ― это путь, по которому мы проникаем как в современную ментальность, так и в древние воззрения на мир, общество и самих себя, которые сохранились в пословицах, устойчивых оборотах (фразеологизмах), символах культуры. Тайна языка ― главнейшая из тайн человечества, если ее раскрыть, то раскроются многие сокрытые или утраченные знания. Сегодня все чаще язык рассматривается как своеобразный культурный код нации. <...> Русское «свинья» является символом грязи, неблагодарности и невоспитанности; для англичанpig означает обжору, во вьетнамской же картине мира свинья ― символ глупости. Любое слово нашей речи прошло длинную историю, которая ведет нас к начальному человеческому творению слов. Из каждого слова, которое мы употребляем, глядят на нас не сорок веков, а по меньшей мере сорок тысячелетий. Культурные установки и стереотипы нации, ее эталоны и архетипы зафиксированы во фразеологизмах. Например, в выражениях развязать язык, связать по рукам и ногам живет образ узла, связывания как магического действия. Или: как в воду глядел, как в зеркале. Зеркало у славян ― граница между земным и потусторонним миром.[9]
С помощью фразеологизмов со словом «сердце» можно описать оттенки чувств человека (кошки на сердце скребут, камень с сердца свалился, сердце не на месте), отношение человека к миру (от чистого сердца, запасть в сердце), дать характеристику другого (сердце обросло мхом, доброе сердце, неукротимое сердце, глупое сердце) и т.п. Наш язык показывает, что сердце ― центр не только сознания, но и бессознательного, не только души, но и тела, оно не только орган чувств желаний, но и орган предчувствий, следовательно, сердце ― абсолютный центр всего человеческого. Каждый тип культуры вырабатывает свой символический язык и описывает на этом языке свой образ мира.[9]
Стилистические кульминации ― оксимороны «горячий снег ― горячие снега»: в начале стихотворения это, по-видимому, развитие фразеологизма «обжигающий мороз», в конце ― гистеросис (перестановка причины и следствия), если снега становятся горячими только согретые ласточкой. <...> В сочетании с «дымом» «овчина» может быть слабым намеком на звучание фразеологизма «дым отечества». Эта ассоциация подкрепляла бы тему сладости родного языка: «И дым отечества нам сладок и приятен».[10]
Да здравствует самоопределение народов! Иными словами ― вся эта фразеология подпольных кружков стала вдруг достоянием социальным: она зазвучала на фронте, где ее усваивала многомиллионная армия ― вершительница судеб революции; она запросилась на бумагу под пером провинциального передовика; она возмущала одних и вдохновляла других: она стала злобой дня ― не замечать ее стало невозможно. Социально-политический обиход обогатился вдруг целым роем новых слов, метко, ударно запечатлевавших новые социально-политические понятия и формулы. В этом ― и только в этом ― основное фразеологическое значение октябрьского переворота. Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции. Сдвиг фразеологический ― соответствовал сдвигу политическому. Здесь были найдены нужные слова ― «простые как мычание», ― переход от восприятия которых к действию не осложнялся никакими побочными ассоциациями: прочел ― и действуй! Здесь определенную роль сыграла самая форма всех этих лозунгов, характеризующаяся сплошной, подчеркнутой восклицательной интонацией, монотонной, но упорной мелодикой. Коммунистическая партия ставит себе свое лозунговое творчество в заслугу.[1]
Я вовсе не против чести изобретения танка (конечно, если мне докажут, что это правда). Я против некоторых весьма определенных намерений, которые обычно вызывают интерес к такого рода предметам и которые иногда бывают связаны не столько с жаждой истины, сколько с национальным тщеславием, ненавистью ко всему чужому и стремлением заставить всех думать одинаково. Сталинская эстетика была производным сталинской политики, и если-бы начала, например, снова категорически внедряться парадно-мундирная живопись, то по логике вещей следовало бы ожидать внедрения и некоторых других моментов, прямо к искусству отношения не имеющих. Ведущиеся сейчас споры об этом предмете лишь фразеологические вариации одного вопроса: соотношения вреда и пользы, принесенных Сталиным.[12]
— Аркадий Белинков, «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», 1968
― И как только вы расскажете о своих грехах, мы сможем подобрать для них достойное помещение. Вот это меня устраивало, поскольку козёл всегда стремится арендовать огород, а лиса ― курятник. Что же касается грехов, то главный из них ― лень, поэтому на остальные мне не хватает ни сил, ни времени. Иногда вдруг подумаешь соблазнить жену соседа, да тащиться в соседний подъезд неохота и дожидаться, когда там у нее наступит «минутная слабость». У женщин вообще какое-то извращенное самоограничение ― муж будет отсутствовать целый месяц, а ты занимаешься с ней фразеологизмами в течение одной минуты…[5]
