Запад

За́пад — сторона света, противоположная востоку. Первоначально это слово обозначало «закат», поскольку Солнце всегда садится приблизительно к западу (за исключением высоких широт: приполярных и полярных). Русское обозначение запада — З, международное — W (от west). В дни весеннего и осеннего равноденствия Солнце заходит строго на западе. Земля же напротив, вращается с запада на восток. На географических картах западная сторона, как правило, находится слева. В древности направление на запад определялось заходом Солнца. Колокольни православных и лютеранских церквей обращены на запад. Алтари католических костёлов располагаются на западной стороне.

Москва. Нулевой километр.

Слово «Запад» в обиходной речи последних веков используется в отношении демократического мира, который включает в себя страны западной Европы, Северной Америки, Австралию, Новую Зеландию и некоторые другие страны, расположенные совсем не на западе. Концепция западной части земли берет свое начало в Западной Римской империи и западном христианстве. Во время холодной войны «Запад» часто использовался для обозначения лагеря НАТО в противовес Варшавскому договору и неприсоединившимся странам.

Запад в афоризмах и коротких цитатах

	На Западной горе, Сишань, свирепствует белый тигр; В восточном море не может найти места зелёный дракон.:168
	— Чжан Бо-дуань, Главы о прозрении истины, 1075 г.

	Смотри, как запад разгорелся Вечерним заревом лучей...
	— Фёдор Тютчев, «Смотри, как запад разгорелся...», 1838

	Было время, когда у нас не было публики. «Возможно ли это?» — скажут мне. Очень возможно и совершенно верно: у нас не было публики, а был народ. Это было ещё до построения Петербурга. Публика — явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями.
	— Константин Аксаков, из статьи «Публика и народ», 1848

	На Западе власть явилась как грубая сила, одолела и утвердилась без воли и убеждения покорённого народа. <...> Таким образом, рабское чувство покорённого легло в основании западного государства; свободное чувство разумно и добровольно призвавшего власть легло в основании государства русского.
	— Константин Аксаков, «Об основных началах русской истории», 1850

	Запад, из состояния рабства переходя в состояние бунта, принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России.
	— Константин Аксаков, «Об основных началах русской истории», 1850

	— Да! Это вполне на вас похоже: курить трубку и ожидать восхода солнца с запада!
	— Марк Твен, «Восхождение на Риги», 1880

	Иду на Запад, умерли мечтанья.
	— Константин Бальмонт, «Великое Ничто», 1900

	...свои там выплескивают наружу слова, в книги, во всякую премудрость и науку; оттого-то вот там и сказуемые слова, и сказанный склад жизни: вот что такое запад.
	— Андрей Белый, «Серебряный голубь», 1909

	Запад не создал ни одной религии и не слышал прямо голоса Божьего.
	— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

	Запад есть страна цивилизации и люди Запада редко сомневаются в абсолютной ценности и абсолютном благе цивилизации.
	— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

	Запад есть середина исторического пути мира и человечества, но не начало и не конец.
	— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

	Русские культурные люди не только любили Запад, но они были влюблены в него, они не могли жить без него. Россия бесконечно много от Запада получила. Русским принадлежат самые трогательные и проникновенные слова о великой культуре Запада. Славянофил Хомяков назвал западную Европу «страной святых чудес».
	— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

	Величайшие русские мыслители и писатели обличали не Запад вообще, не вообще западную культуру, а современную западную цивилизацию, безбожную и буржуазную, отступившую от своего великого прошлого.
	— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

	Запад и Восток по-разному видят время. Мы видим его с наших круглых светлых циферблатов, напоминающих диск солнца; это солнце мы каждое утро заводим и прячем в жилетный карман ― оно у нас в услужении.
	— Сигизмунд Кржижановский, «Салыр-Гюль», 1933

	...над всеми деятелями Запада довлеют условия общественной жизни буржуазного строя, в которых почти всякая деятельность сводится к спекулятивному эффекту, причем небольшая классовая верхушка деятелей впитывает в себя чуть ли не целиком весь трудовой заработок рабочих масс.:т.1: 621-622
	— Иван Владимирович Мичурин, Ответы на вопросы редакции журнала «За марксистско-ленинское естествознание», 1934

	На Запад ты едешь расти вместе со страной. На Запад ты едешь доживать свой век. Или просто едешь на Запад. Я просто ехал на Запад.
	— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

	Две тысячи лет назад греки <...> вслед за египтянами посчитали Запад естественным концом света, куда могли ходить лишь отчаянные герои ― Геракл, Ясон, Одиссей.
	— Николай Непомнящий, Эти старые «Канарские тайны», 1976

	— Сейчас мы штаны сняли перед Западом.
	— Вячеслав Молотов, из беседы с Ф. Чуевым, 30 июня 1976 г.

	Соединить Запад и Восток: Восток, где мир держится в прозрачных лучах божественной воли, и Запад, где он держится разумным усилием человека. Одно без другого чудовищно.
	— Владимир Бибихин, «Из записей на тему самопознания», 1990

	...невольно вспоминаешь Киплинга: Запад есть Запад, Восток ― Восток, и вместе им не сойтись… А если бы сошлись?
	— Геннадий Горелик. «Андрей Сахаров. Наука и свобода», 2004

Запад в публицистике и научно-популярной литературе

	На Западной горе, Сишань, свирепствует белый тигр; В восточном море не может найти места зелёный дракон. Двумя руками ты их схвати, чтоб насмерть дрались; Тогда, превратившись, вдруг станут они комком золотого пурпурного инея.:168
	— Чжан Бо-дуань, Главы о прозрении истины, 1075 г.

Было время, когда у нас не было публики. «Возможно ли это?» — скажут мне. Очень возможно и совершенно верно: у нас не было публики, а был народ. Это было ещё до построения Петербурга. Публика — явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями. Она образовалась очень просто: часть народа отказалась от русской жизни и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью. Она-то, публика, и составляет нашу постоянную связь с Западом; выписывает оттуда всякие, и материальные и духовные, наряды, преклоняется перед ним, как перед учителем, занимает у него мысли и чувства, платя за то огромной ценой: временем, связью с народом и самою истиною мысли. Публика является над народом, как будто его привилегированное выражение, в самом же деле публика есть искажение идеи народа.

— Константин Аксаков, из статьи «Публика и народ», 1848

Как занимателен и важен самобытный путь России до совращения её (хотя отчасти) на путь западный и до подражания Западу! Как любопытны обстоятельства и последствия этого совращения, и, наконец, как занимательно и важно современное состояние России, вследствие предыдущего переворота, и современное её отношение к Западу! <...> История нашей родной земли так самобытна, что разнится с самой первой своей минуты. Здесь-то, в самом начале, разделяются эти пути, русский и западноевропейский, до той минуты, когда странно и насильственно встречаются они, когда Россия даёт страшный крюк, кидает родную дорогу и примыкает к западной. <...> Русское государство, напротив, было основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. Поэтому не вражда, а мир и согласие есть его начало. Власть явилась у нас желанной, не враждебной, но защитной и утвердилась с согласия народного. На Западе власть явилась как грубая сила, одолела и утвердилась без воли и убеждения покорённого народа. В России народ сознал и понял необходимость государственной власти на земле, и власть явилась, как званый гость, по воле и убеждению народа. Таким образом, рабское чувство покорённого легло в основании западного государства; свободное чувство разумно и добровольно призвавшего власть легло в основании государства русского. Раб бунтует против власти, им непонимаемой, без воли его на него наложенной и его непонимающей. Человек свободный не бунтует против власти, им понятой и добровольно призванной. <...> Итак, в основании государства западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства русского: добровольность, свобода и мир. Эти начала составляют важное и решительное различие между Русью и Западной Европой, и определяют историю той и другой. Запад, из состояния рабства переходя в состояние бунта, принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России. Россия же постоянно хранит у себя признанную ею самою власть, хранит её добровольно, свободно, и поэтому в бунтовщике видит только раба с другой стороны, который так же унижается перед новым идолом бунта, как перед старым идолом власти; ибо бунтовать может только раб, а свободный человек не бунтует.

— Константин Аксаков, «Об основных началах русской истории», 1850

	Воцарение Карла Великого (IX век), его венчание императорское, которое было делом папства, можно считать первой попыткой романо-германской Европы выделить резко свою образованность из общевизантийской, которая до тех пор подчиняла себе, хотя бы только духовно, и все западные страны.
	— Константин Леонтьев, «Византизм и славянство», 1875

Теперь дошла очередь и до луны. Посмотрите на неё в ясный вечер и заметьте её положение среди окружающих её звёзд; трудно видеть маленькие звёзды вблизи и потому лучше всего нужно пользоваться случаем, когда она находится близ какой-нибудь большой звезды. Затем спустя несколько часов наблюдайте её снова и даже, если нужно, и на следующий вечер; вы сейчас же заметите, что она занимает уже не то положение между звёздами, но что она подвинулась между ними значительно к востоку. Вы заметите, что каждый день она восходит позже и позже, на промежуток от нескольких минут до полутора часа, как это вы легко можете заметить, записывая восхождение её несколько дней сряду. Она как будто отстаёт от солнца до того, что наконец вместо того чтобы быть видимою при заходе солнца, она восходит только утром, как раз перед восходом солнца. Затем кажется, как будто солнце обгоняет её, проходит мимо неё и спустя несколько дней она снова бывает видима на западе как раз после захода солнца; но потом опять отстаёт от него и снова обгоняется им по-прежнему каждые 28 дней, совершенно таким же образом как на часах часовая стрелка отстаёт от минутной стрелки, которая каждый час снова догоняет и обгоняет её.

— Джозеф Норман Локьер , Астрономия, 1876

Но в последнее время Государственная дума стала на новую точку зрения; она сама высказывала пожелание, чтобы в некоторых внутренних губерниях было введено действующее ныне Земское положение. Я должен сказать, что эта точка зрения весьма облегчает положение правительства и, становясь на нее, правительство может взять на себя и берет на себя внесение в осеннюю сессию законопроекта о распространении существующего Земского положения на девять западных губерний (рукоплескания справа и в центре), разумеется, с некоторыми изменениями в способе выбора гласных соответственно местным условиям и местным особенностям. Если это окажется неприемлемым, то можно установить нечто другое — создать избирательное собрание, применяясь к избирательному собранию для выборов земских гласных, и возложить на это собрание непосредственно выбор членов Государственного совета. Руководствуясь этими соображениями, я прошу вас, господа, не отклонять законопроекта правительства. Движимые необходимостью закончить дело в течение года, мы, господа, дружными усилиями, несомненно, проведем в течение этого срока новый законопроект о введении земства в Западном крае, законопроект немаловажный, который не может не внести умиротворения в местную работу. Я прошу вас, господа, об этом ввиду восстановления справедливости по отношению к 15-миллионному русскому населению в Западном крае.

— Пётр Столыпин, «Речь о порядке выборов членов Государственного совета от девяти западных губерний», 30 мая 1909 года

Русское же, молчаливое слово, от тебя исходя, при тебе и остается: и молитва то слово; как выплеснутая в воздух золотого чарка вина, что камушками, самоцветными брызгами горит в солнце, опадая каплями этими под ноги в грязь и тебя оставляя неутоленным, хотя бы и призывая к тебе посторонних людей минутно полюбоваться дождю золотых капель, ― так вот и слова, которым нас обучает запад; свои там выплескивают наружу слова, в книги, во всякую премудрость и науку; оттого-то вот там и сказуемые слова, и сказанный склад жизни: вот что такое запад.

— Андрей Белый, «Серебряный голубь», 1909

Во всех местах культа жрецы принимают целые вереницы титулов, так как рядом с местным божеством чтились едва ли не все египетские божества. Характерным примером нагромождения божеств является уже упомянутый нами наос Нектанеба II в Сафт-элъ-Хенне: «Он пришел и умертвил Апопи и открыл благоприятный год; боги и богини ликовали и веселились в его святилище, ибо он связал врага; земля востока в радости: он убил врагов; гора Ману в веселии, когда его дух восходит и идет на горизонте: его враги изрублены. Когда он плывет по небу с благоприятным ветром, он достигает хорошего запада; обитатели запада в радости, видя, что он приближается к ним, члены их дрожат при виде его: он всегда на устах их... Когда он поднимается на гору Баху, все животные ликуют ему; его лучи и сияние на них; он приводит девятый час, когда таинственное время прошло в Нут. Неразрушимые звезды не останавливаются...»

— Борис Тураев, «История Древнего Востока, Египет при XXVIII — XXX династиях», 1911

	Этот переход от густого хвойного леса к дубовому редколесью и к полянам с цветами был настолько резок, что невольно вызывал возгласы удивления. То, что мы видели на западе, в трёх-четырёх переходах от Сихотэ-Алиня, тут было у самого его подножия. Кроме того, я заметил ещё одну особенность: те растения, которые на западе были уже отцветшими, здесь ещё вовсе не начинали цвести.
	— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

Хотя некоторые, — служилые люди и крестьяне, жившие недалеко от литовского рубежа, — искали порой убежища на Западе, уходя на Литовскую Русь, однако в общем они предпочитали двигаться на Восток. На Восток были обращены и их умственные взоры. Читатель помнит, надеюсь, как часто приводил в пример Турцию московский публицист XVI века И.Пересветов. Автор «Беседы валаамских чудотворцев», желая сказать: в иных государствах, делает иногда характерный lapsus linguae, говоря: в иных ордах.

— Георгий Плеханов, «История русской общественной мысли», 1918

Умам более тонким и энергичным среди этих темных народов, все еще в той или иной степени отставших от материальных достижений, которые обеспечили нынешнее господство Западной Европе и Америке, Открытый Заговор может сулить небывалые перспективы. Одним махом они могут перепрыгнуть с тонущего корабля их устаревшего порядка, через голову своих нынешних завоевателей, прямиком в объятия братства мировых правителей. Они могут посвятить себя задаче сохранения и адаптации всего лучшего и отличительного из их богатого культурного наследия для общих целей человеческой расы. Но менее живым умам этого отставшего мира новый проект Открытого Заговора покажется не лучше, чем новая форма западной оккупации, и они будут бороться за освобождение, как если бы этот проект был частью дальнейшего порабощения европейской традицией.

— Герберт Уэллс, «Открытый заговор», 1928

	Я последовал за ними. Месяц был на ущербе. Он только что начинал всходить, но уже терялся за тучей, надвинувшейся с запада. Над большой протокой блистали две звезды ― Кастор и Поллукс из созвездия Близнецов. Свет луны уже не проникал в лес. Там был полный непроницаемый мрак.
	— Владимир Арсеньев, «Сквозь тайгу», 1930

Восток есть страна откровения. Там Бог говорил с человеком лицом к лицу. Все религии возникли на Востоке — религия еврейская и наша христианская, как и магометанство, буддизм, браминизм, парсизм. Запад не создал ни одной религии и не слышал прямо голоса Божьего. Запад, правда, развивал религию христианскую и много тут сотворил, но развивал методами цивилизации. Запад есть страна цивилизации и люди Запада редко сомневаются в абсолютной ценности и абсолютном благе цивилизации. Символика Востока и Запада значит: Иерусалим или Афины, откровение или культура. Мы можем не захотеть делать выбора и сказать — и Иерусалим и Афины, и откровение и культура. Уже первые учителя Церкви соединяли Иерусалим с Афинами. Но нужно делать различие между этими двумя мировыми началами и установить между ними иерархическое соподчинение. Центр мировой культуры, конечно, на Западе, но истоки, в которых этот мир соприкасается с миром иным, — на Востоке. Восток и Запад — не географические и исторические сферы, всегда условные и подвижные, даже не типы культур, ибо нет западных культур, в которых не вошли бы элементы Востока, — Восток и Запад — символы, символы солнца восходящего, откровения и солнца заходящего — цивилизации. Восток — царство генезиса. Он видел сотворение и падение мира и в нем остался еще первозданный хаос. Мир сотворен был на Востоке, на Западе сотворена была цивилизация и пробудился разум. Запад есть середина исторического пути мира и человечества, но не начало и не конец. В этой середине создавалась и развивалась великая культура, мысль человека развернула свои силы. Но конечные судьбы культуры остаются скрытыми и нередко людям Запада она представляется бесконечной. Чтобы раскрыть конечные судьбы нужно вернуться на Восток, к источникам вещей, подобно тому, как Апокалипсис, откровение конца, возвращается к началу, к книге Бытия. Но что такое Россия, которой интересуются в этих собраниях — Восток или Запад? Весь XIX вк русская мысль мучилась над этим вопросом и создала два противоположных направления — славянофильство и западничество. Россия не есть только национальность, Россия — целый мир, почти что часть света. И в ней бесспорно произошла встреча Востока и Запада, в ней есть два элемента, которые и соединялись между собою и ведут между собою борьбу. Россия есть Востоко-Запад и в этом источник сложности и мучительности её судьбы, её несчастной истории. В душе культурного русского человека всегда происходит борьба Востока с Западом. Русский человек тоскует по Западу и мечтает о нем. Он хочет выйти из восточной замкнутости и ищет восполнения. Западничество есть чисто русское, восточно-русское явление. Русские культурные люди не только любили Запад, но они были влюблены в него, они не могли жить без него. Россия бесконечно много от Запада получила. Русским принадлежат самые трогательные и проникновенные слова о великой культуре Запада. Славянофил Хомяков назвал западную Европу «страной святых чудес». В великое прошлое западной культуры был совершенно влюблен византиец К. Леонтьев. Наконец, Достоевский, который для многих людей Запада олицетворяет собою таинственный, хаотический и отталкивающий Восток, говорил самые потрясающие слова о величии Западной Европы и назвал русского человека патриотом западной Европы. Величайшие русские мыслители и писатели обличали не Запад вообще, не вообще западную культуру, а современную западную цивилизацию, безбожную и буржуазную, отступившую от своего великого прошлого. Россия не есть тот Восток, который видел сотворение мира и начало вещей. В России мир не начинается, как на настоящем Востоке, а скорее кончается. Россия хотела бы увидать конец вещей, в этом её религиозный пафос. Таков и должен быть Восток христианский.

— Николай Бердяев, «Восток и Запад», 1930

Из всех петербургских поэтов тех лет только один Блок был антизападником (великолепные его поэмы «Скифы» и «Двенадцать»). Впрочем, его отталкивание от Запада доходило до такой степени, что оно перешло в некоторое отталкивание и от революции, когда в ней, из-под первоначальных стихийных форм, стал все сильнее выпирать сухой марксистский каркас. Но Блок был только единицей, он шел один, за ним не было никого. Это стало особенно ясно, когда на перевыборах председателем Петербургского Союза Поэтов был выбран, вместо Блока, Гумилёв. За границей имя его знают, главным образом, потому, что он был расстрелян ЧК, а между тем в истории новой русской литературы он должен занять место, как крупный поэт и глава типично петербургской поэтической школы «акмеистов». Компас акмеизма ― явно указывал на Запад; рулевой акмеистического корабля стремился рационализовать поэтическую стихию и ставил во главу угла работу над поэтической технологией. Недаром же Блок и Гумилёв в области художественной ― были врагами, и недаром за последние годы в советской поэзии наблюдается явление на первый взгляд чрезвычайно парадоксальное: молодое поколение пролетарских поэтов, чтобы научиться писать, изучает стихи не Есенина, не автора революционных «Двенадцати» Блока, а стихи рационалистического романтика ― Гумилёва.

— Евгений Замятин, из статьи «Москва ― Петербург», 1933

Старый Восток, Восток традиции, не любит одробления жизни, хроматизма копеек, размельчения дня на секунды. Не только узбекская песнь, при встрече с ней моего уха, оказалась строго диатоничной. И шаги здесь диатонично широки, потому что хотят скорее дошагать до бесшажия. Запад и Восток по-разному видят время. Мы видим его с наших круглых светлых циферблатов, напоминающих диск солнца; это солнце мы каждое утро заводим и прячем в жилетный карман ― оно у нас в услужении. У него только три луча: часовой, минутный и секундный. И странно: минутный длиннее часового, хотя мы из этого не решаемся сделать вывод, что минута в наших раздёрганных жизнях оказывается иной раз больше и важнее часа. Восток и сейчас ещё меряет время колебанием длины тени. И не тени солнечных часов, а просто тени, отброшенной столбом, выступом, стеной. Жизнь здесь ― говорю о старом, исламистском Востоке ― ориентируется не на солнце с его полднем, а на ночь с её… но «полночь» ― это уже дробь. Наши пифагорийцы встречали гимном приход солнца. Мусульмане приветствуют намазом ― через закат ― близящуюся ночь.

— Сигизмунд Кржижановский, «Салыр-Гюль», 1933

Если в области выведения новых, качественно улучшенных сортов плодовых растений до кризиса в западных странах сделано было очень немного, то в настоящее время в связи с тягчайшим кризисом ждать какой-либо работы в этом отношении не приходится. На страницах заграничной, да и нашей советской прессы, мою деятельность зачастую сравнивают с работой американского плодовода Лютера Бербанка. Я считаю это сравнение неправильным. В методах работы Бербанка и моих существует разница. Об этом ещё задолго до революции указывали американские профессора, посещавшие из года в год мой питомник. То же нужно сказать и вообще о всей постановке дела и у других частных деятелей на Западе, не исключая и государственных опытных станций, из числа которых почти не найдется ни одной, специально работающей исключительно над выведением новых, качественно улучшенных сортов плодовых растений. Если взять любой американский, да и западноевропейских торговых заведений каталог садовых растений, то вы в течение десятков лет встретите едва ли десяток новых сортов, пущенных в продажу. Спрашивается, где же находится вся та многотысячная масса якобы выведенных новых сортов как Бербанком, так и всеми другими заграничными деятелями, о которых так много и часто писалось как в заграничной, так и нередко в нашей советской прессе. Здесь, как видно, многое (о чем писалось) существовало лишь в фантазии писателей или в практическом применении оказалось негодным. Такое явление вполне естественно, потому что над всеми деятелями Запада довлеют условия общественной жизни буржуазного строя, в которых почти всякая деятельность сводится к спекулятивному эффекту, причем небольшая классовая верхушка деятелей впитывает в себя чуть ли не целиком весь трудовой заработок рабочих масс. Совсем другое мы видим в СССР при Советском правительстве, при благодетельном уничтожении классов.:т.1: 621-622

— Иван Владимирович Мичурин, Ответы на вопросы редакции журнала «За марксистско-ленинское естествознание», 1934

Славянофильство было, и стремилось быть, религиозной философией культуры. И только в контексте культурно-философской проблематики того времени оно и поддается объяснению… У славянофилов с западниками было серьезное несогласие о целях, путях и возможностях культуры, ― но в ценности культуры, как таковой, никто из «старших славянофилов» не сомневался, как бы ни сильны были у них мотивы романтического критицизма. И в Западе все они видели «страну святых чудес» (стих Хомякова)…

— протоиерей Георгий Флоровский, «Пути русского богословия», 1936

Из всех славянофилов Хомяков, самый сильный характер в этом лагере, наименее был враждебен западной культуре. Он даже был англофилом. Более поздний славянофил, И. Аксаков, в отличие от Данилевского, признавал идею общечеловеческой культуры. Но все они верили, что Россия не должна повторять путь Запада и что славяно-русский мир ― мир будущего. Хомякову было в высшей степени свойственно покаяние в грехах России в прошлом. Он призывает молиться, чтобы Бог простил «за тёмные отцов деяния».

— Николай Бердяев, «Русская идея» 1946 год

Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов вся русская интеллигенция ― в том числе и националистическая ― примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого ― целое столетие ― над душой польского народа, ни естественности того возмущения, с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов». Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями. Ценой эксплуатации и угнетения они несли в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над этим смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация. Оттого, при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнёт. Русским культуртрегерам здесь нечего было делать. Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя придавила всей своей тяжестью. Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна.

— Георгий Федотов, «Судьба империй», 1947

Это правильный курс плавания в Гренландию, как его описали в своих книгах сведущие люди. Во-первых: От Статзмулинга [?] тотчас на запад. Оттуда он [корабельщик] видит Ватзнес [?] в Гренландии, и тут течение слабее всего и [море] свободно от всяких отмелей, ибо они находятся на северной стороне. И у него [корабельщика] должны быть две трети моря на Ирландию и одна треть — на Исландию. Если погода ясная, видимость хорошая и его курс лежит строго на запад, то он видит на северо-востоке, в Исландии, горный ледник [именно названный ниже Снайфедльс-Ёкуль] и на северо-западе Гренландии — Витсерк. Если течение с севера, то он должен приводить к ветру, как только может, и остерегаться течения, которое проходит к западу под Ирландией; а если течение с юга, то он должен держать правильный курс и приводить к ветру, как только может. Когда Витсерк простирается в северном направлении, то он должен искать землю и прийти в Эйрикс-фьорд, где лежит Гарстед [Гардар].

— Рихард Хенниг, «Неведомые земли» Том 3, Глава 157. Загадочный конец норманской колонии в Гренландии (XV—XVI вв.), 1950-е

«Там, где синие воды Атлантики окрашивает в пурпурный цвет заката заходящее солнце, лежат в Океане Тьмы эти острова. Там опирается на воды свод небес и зарождается Мрак и Ужас. Нет возврата тому, кто рискнет заплыть в эти воды, как нет возврата мертвым из царства теней…» Две тысячи лет назад греки, произнесшие эти слова, вслед за египтянами посчитали Запад естественным концом света, куда могли ходить лишь отчаянные герои ― Геракл, Ясон, Одиссей.

— Николай Непомнящий, Эти старые «Канарские тайны», 1976

	— Сейчас мы штаны сняли перед Западом. Получается, что основная цель не борьба с империализмом, а борьба за мир. Безусловно, всегда нужно за мир бороться, но тут словами и пожеланиями не достигнешь ничего, надо иметь силу.
	— Вячеслав Молотов, из беседы с Ф. Чуевым, 30 июня 1976 г.

Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов. Именно к сентиментализму восходит конфликт, который он так любил: поставить героя в унизительное положение и извлечь из него максимум сострадания. Когда после возвращения из Сибири начали созревать идеи Достоевского: спасение через грех и покаяние, этическое превосходство страдания и смирения, непротивление злу, защита свободной воли не философски, а нравственно, и, наконец, главный догмат, противопоставляющий эгоистическую антихристианскую Европу братски-христианской России, — когда все эти идеи (досконально разобранные в сотнях учебников) хлынули в его романы, сильное западное влияние все еще оставалось, и хочется сказать, что Достоевский, так ненавидевший Запад, был самым европейским из русских писателей.

— Владимир Набоков, «Лекции по русской литературе», 1980

Наоборот: «свободный» мир все больше и больше пропитан страхом, конформизмом, почти террором. Самое страшное то, что уже сейчас каждый, кто выступает против, автоматически воспринимается как идиот, фашист, ихтиозавр… Мне всегда казались скучными преувеличениями все вопли о «закате Запада». Увы, я и сам начинаю думать, что этот закат, это гниение действительно налицо и ускоряются в своих темпах. Когда защита неправды звучит как защита правды, как возвышенная проповедь, когда, иными словами, черное провозглашается белым и наоборот, ― совершается грех. И это значит ― в саму ткань жизни входит и воцаряется смерть.

— Протопресвитер Александр Шмеман, Дневники, 1983

Невидимые вещи невидимы; праведник невидим; он невидимо и спасает. Читай, думай, пиши; ладно, плачь, но в слезах еще ложь, хотя они нужны тоже для лучика правды потом. На востоке в треть неба двойная, тройная, четверная полная радуга, темный фон; на западном яростное солнце бьет сквозь холодные тучи. Земля приподнялась, наклонилась, словно смирилась перед небесным знаком. Человеку стыдно за бескрылость, медленность ног, мысли, языка, невозможность броситься к другому и с ним вырваться из тела. <...> Соединить Запад и Восток: Восток, где мир держится в прозрачных лучах божественной воли, и Запад, где он держится разумным усилием человека. Одно без другого чудовищно.

— Владимир Бибихин, «Из записей на тему самопознания», 1990

Вопрос. Может быть, правильнее говорить не о выборе между мировой наукой или российской, а о жизни и смерти? Ответ. Я повторяю, что восхищен мужеством Капицы. Однажды Н. Н. сказал мне один на один, что ему Институт химической физики дороже жизни. Он в обычных разговорах громких слов не любил и патетических речей не произносил. И раз он так сказал, значит, продумал тщательно. Значит, он готов был положить жизнь за то, чтобы институт продолжал существовать и развиваться. Многие его действия надо рассматривать с учетом этого. Кроме всего прочего, Н. Н. был действительно горячим патриотом страны и заботился о том, чтобы у нас наука была не хуже, чем на Западе. Это шло от души.

— Александр Шилов. «Некоторые трудные вопросы», 1996

Видно, что у «отца» советской водородной бомбы была тогда не менее ясная военно-политическая картина мира, чем у «отца» американской, в которой «красный блок стремился к мировому господству». Когда на эти две картины, разделенные железным занавесом, смотришь из нашего далека, невольно вспоминаешь Киплинга: Запад есть Запад, Восток ― Восток, и вместе им не сойтись… А если бы сошлись? Очень любопытно было бы посмотреть, как эти два физика сравнивают свои черно-белые ― или красно-белые ― политические картины, в которые искренне верят.

— Геннадий Горелик. «Андрей Сахаров. Наука и свобода», 2004

	Говоря об отсталости России, на Западе тешат своё самолюбие. Им так приятнее. Идёт от идеи собственной исключительности. По сути, идейный расизм. — Написал в своём Twitter
	— Алексей Константинович Пушков, 2013

Запад в мемуарах и художественной прозе

В семь часов вечера, когда затонувшее солнце еще золотило горизонт, и вдали на западе чернели крохотные точки кораблей, и полная луна плыла высоко над головой, а море стало иссиня-черным, в причудливом свете заката, в смешении ярких красок, света и тьмы мы увидели великолепный Стромболи. Как величественно вставал из моря этот одинокий царь островов! Даль окутала его темным пурпуром, мерцающим покровом тумана смягчила суровые черты, и мы видели его словно сквозь паутину серебряной дымки.

— Марк Твен, «Простаки за границей или путь новых паломников» (Книга вторая, Глава V), 1869

Одевшись потеплей и закутавшись в шерстяные одеяла, мы встали у окна и, покуривая трубки, в оживленной болтовне, терпеливо ожидали восхода солнца при свете двух огарков. Вот постепенно начал распространяться легкий эфирный блеск, незаметно расползаясь по ушедшим в высь вершинам снеговой пустыни, но вдруг он как будто приостановился и я сказал: — С сегодняшним восходом солнца приключилась какая-то задержка. Оно что-то не хочет больше подниматься. Как вы думаете, что ему может препятствовать? — Не знаю, только получается впечатление, как будто где-то пожар. Такого солнечного восхода я никогда не видал. — Так в чём же тут штука? Вдруг Гаррис привскочил и закричал: — Нашел! Нашел! Ведь мы же смотрим туда, где вчера солнце зашло! — Совершенно верно. Как же вы это раньше не заметили? А теперь мы опять опоздали, и единственно благодаря вашей несообразительности. — Да! Это вполне на вас похоже: курить трубку и ожидать восхода солнца с запада!

— Марк Твен, «Восхождение на Риги», 1880

Когда мы начинали спускаться с горы, вдали глухо гукнул первый удар грома, как будто он прокатился под землей. Все кругом как-то разом стихло и замерло, точно в природе разыгрывалась одна из тяжелых семейных драм, когда все боятся со страху дохнуть. Солнце быстро клонилось к западу, погружаясь в целое море кровавого золота; по траве от легкого ветерка точно пробегала судорожная дрожь, заставлявшая кусты жимолости и малины долго шептаться.

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Гроза» : Из охотничьих рассказов, 1885

На последней сосне, погнутой ветром и наклонившейся над обрывом, как будто старавшейся разглядеть себя в тусклом зеркале лужи, которая приняла вид полированной меди, стала куковать кукушка. Михаил Игнатьевич поднял голову и увидел облитую последним сиянием заката птичку, которая смотрела на запад и уныло раскрывала клюв, каждый раз пригибаясь грудью к ветке. — Ку-ку, ку-ку! «Когда же приедет Елена Григорьевна?» — задумал Михаил Игнатьевич и остановился. Кукушка продолжала приседать на ветке и раскрывать клюв на тускнеющий запад. Раз, два, три. Он потерял счёт. Через месяц? Потом кукушка взмахнула крыльями и улетела.

— Иероним Ясинский, «Плоское», 1910

Состав медленно тронулся, точно не решаясь врезаться в поджидавший его за перроном, разоблаченный в своей батальной живописности, закат… Запад, Запад!.. Таким ли еще совсем недавно рисовалось мне наступление скифа? Куда им двигаться, атавистическим азийским пластам, дилювиальным ритмам, если цель оказалась маревом, если Запад расколот надвое? Но, даже постигнув бессмысленность вчерашней цели и совсем по-иному соблазненный военной грозой, мчался вперед, на ходу перестраивая свою ярость, дикий гилейский воин, полутораглазый стрелец.

— Бенедикт Лившиц, «Полутораглазый стрелец», 1933

	Я делал семьдесят пять миль в час, но никак не мог догнать лужицу, блестевшую впереди, у самого горизонта. Позже солнце стало бить мне в глаза, потому что я ехал на Запад. Тогда я опустил козырек, сощурился и вдавил в пол педаль газа. И продолжал ехать на Запад. Потому что все мы собираемся когда-нибудь поехать на Запад. На Запад ты едешь, когда истощается почва и на старое поле наступают сосны. На Запад ты едешь, получив письмо со словами: «Беги, все открылось». На Запад ты едешь, когда, взглянув на нож в своей руке, видишь, что он в крови. На Запад ты едешь, когда тебе скажут, что ты — пузырек в прибое империи. На Запад ты едешь, услышав, что там в горах полным-полно золота. На Запад ты едешь расти вместе со страной. На Запад ты едешь доживать свой век. Или просто едешь на Запад. Я просто ехал на Запад.
	I was doing seventy-five but I never seemed to catch up with the pool which seemed to be over the road just this side of the horizon. Then, after a while, the sun was in my eyes, for I was driving west. So I pulled the sun screen down and squinted and put the throttle to the floor. And kept on moving west. For West is where we all plan to go some day. It is where you go when the land gives out and the old-field pines encroach. It is where you go when you get the letter saying: Flee, all is discovered. It is where you go when you look down at the blade in your hand and see the blood on it. It is where you go when you are told that you are a bubble on the tide of empire. It is where you go when you hear that thar’s gold in them-thar hills. It is where you go to grow up with the country. It is where you go to spend your old age. Or it is just where you go. It was just where I went.
	— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

Запад в стихах

Ужасно, еже древность вси со страхом чтили, Отколь с Запад до Восток росски стали силы! И пространного царства пространны пределы К Северу мраз удержал, и не сосед смелый ― К Югу, но вредный нам зной и место ненравно. Сие же веждь, что того не прежде отьяти Имаши от россиян, нежли бег начати Вторый солнце имеет от запад к востоку, С северным ветром ведущ хлад, зиму глубоку; Суть бо, яже довершить с зачатых имеет И нива, по нем расти имуща, посеет...

— Антиох Кантемир, «Петрида, или Описание стихотворное смерти Петра Великого, императора всероссийского», 1730

	Ты, слава, дале простираясь, На запад солнца устремляясь, Где Висла, Рен, Секвана, Таг, Где славны войск российских следы, Где их еще гремят победы, Где верный друг, где скрытый враг, Везде рассыплешь слухи громки, Коль много нас ущедрил бог! Петра Великого потомки Даются в милости залог.
	— М. В. Ломоносов. «Ода на рождение его императорского высочества государя великого князя Павла Петровича сентября 20 1754 года», 1753

Чин дивный смену дня и ночи уставляет, Премудрость вышню тем довольно проявляет: Чрез многи веки свет от солнца для людей, Без солнца и побыть не может весь мир сей. Чрез тысящи уж лет заря пред солнца ходит И в свой исправно срок она его выводит; А ни однажды та его ж превозвещать Не позабыла нам и вдруг себя собщать. С Полудня солнце сшед свой Запад познавает, Тогда день у других, у нас ночь наступает; Сим образом оно вселенной подает Луч светозарный свой, как тут и там встает. В собщение взаем приводит день живущих, Взаимны, сей в другом, потребности имущих.

— Василий Тредиаковский, «Феоптия. Эпистола II», 1754

	И се от Севера вспылала Война, несущись на Восток, Земля срацинска восстонала, Пия кровей сыновних ток. И что рекла Екатерина, То нам исполнила судьбина И ей подвластный росский род; Он понт и сушу обтекает И там противных посекает, Где солнца запад и восход.
	— Михаил Муравьев, «Ода Ее Императорскому Величеству Государыне Екатерине II, императрице всероссийской, на замирение России с Портою Оттоманскою», 1774

В кораллы запад облекался, Холодный север озарял; Угрюмый Белт не колебался, Как тихий вечер, он дремал. Гордясь блестящей чешуею, Своею мощною рукою Облокотился на Неву, Ко брегу преклонил главу. Когда сафирными путями С улыбкой вечной на устах Бог дня на огненных конях Парит и пламя льет струями; Когда он медленной стопой Пути на запад уклоняет, ― Бывало, с кроткою душой Твой друг спокойство воспевает; А ныне ― слёзы проливает.

— Александр Клушин, «К другу моему И. А. К<рылову>», 1793

	Смотри, как запад разгорелся Вечерним заревом лучей, Восток померкнувший оделся Холодной, сизой чешуей! В вражде ль они между собою? Иль солнце не одно для них И, неподвижною средою Деля, не съединяет их?
	— Фёдор Тютчев, «Смотри, как запад разгорелся...», 1838

	Гнилому Западу в угоду, Его умом хотим мы жить И сдуру приняли методу Всё иностранное хвалить.
	— Пётр Шумахер, «Российский турист», 1861

	За тьмою ― жизнь, за холодом ― апрель, И снова тёмный холод ожиданья. Я разобью певучую свирель, Иду на Запад, умерли мечтанья.
	— Константин Бальмонт, «Великое Ничто», 1900

См. также

• Сутки
• Солнце
• Заря
• Рассвет
• Восход
• Вечер
• Закат
• Ночь
• «Восток-Запад»